Он снова нахмурился, но теперь — как будто думал.

— Ты хочешь сказать, что если тебе это не нравится, тогда это больно.

— Это всегда больно, потому что в некоторых позициях с кем-нибудь, так хорошо оснащённым, как ты, это больно. Но для меня — и, спорить могу, для Райны, — наслаждение было больше боли.

Мне очень не хотелось относить себя с Райной к одной категории в каком бы то ни было смысле, но здесь я могла ручаться, что я права.

— То есть я тебе делал больно, и это не было больно?

Я вздохнула:

— Послушай, я сама только недавно стала в это врубаться. Иногда у меня центры боли и удовольствия путаются. То, что другим было бы больно, мне хорошо — по крайней мере, во время секса.

Это было моё признание, так что мне можно было не смотреть ему в глаза. Я делилась своей болью, а не его.

— У меня тоже, — сказал он.

Я посмотрела на него:

— Что ж, это многое объясняет.

— То есть?

— Секс всегда был отличный, Ричард. Даже когда все остальное летело к чертям, секс оставался классным.

— Ты всерьёз?

Я кивнула:

— Да.

Он улыбнулся, почти по-настоящему, только ещё глаза его немного дрожали.

— Так ты думаешь, что я для Клер слишком груб — из-за размера?

— И слишком энергичен.

Он снова так же нахмурился, не понимая.

— Ричард, тебе приходилось бывать с кем-нибудь, с кем ты не так… энергичен?

Он посмотрел на меня, и взгляд красноречивее слов давал отрицательный ответ.

— Окей. Одна моя подруга мне говорила, что мужчины — как утята. У них происходит импринтинг на первую любовницу. То есть они всегда занимаются любовью так, как их впервые научили. Тебя учила сексуальная садистка и продюсер порнофильмов с убийствами.

Он был потрясён. В глазах его появился ужас.

— То есть Клер была права? Я был слишком груб и делал ей больно.

Я покачала головой:

— Она тебя когда-нибудь просила во время секса не быть таким энергичным?

— Она вообще ничего никогда не просила… в смысле техники. Просто взорвалась и сказала, что я слишком груб. Что радуюсь, пробуждая в ней зверя. Радуюсь, когда она меня когтит. Радуюсь, превращая её в чудовище. Что всегда занимаюсь любовью как животное, в каком бы облике я ни был.

Э-эх. Я сказала то, что думала:

— Клер хотела тебя отделать посильнее, или это случайно она так попала?

— Ты о чем?

— О том, что если бы я хотела задеть тебя как можно больнее, то лучшего бы не придумала.

— По-моему, она просто так думала. Понимаешь, если я занимаюсь сексом достаточно грубо для Райны, то ведь любая другая женщина может воспринять это только как изнасилование, разве нет?

Я покачала головой и махнула рукой у него перед глазами, чтобы он посмотрел на меня.

— Чтобы я больше от тебя не слышала слова «изнасилование», Ричард, потому что этого ты не делаешь. Если ты с кем-то, кто любит секс в том же стиле, что и ты, то это просто хороший секс.

— Но грубый.

Я пожала плечами:

— Начинаешь ты не грубо, но, в общем, обычно этим кончаешь. Но никогда при этом не было ничего такого, чего я не хотела бы. Клер только надо было попросить о том, чего она хочет, но она с тобой обошлась, как многие женщины обходятся с мужчинами: будто ты должен читать её мысли. А ты не телепат, Ричард, всего лишь мужчина, а мужчины обычно хуже могут прочитать мысли женщины, чем другая женщина.

— Я не человек, Анита, я вервольф. Животное.

Я схватила его выше локтей:

— И этого я чтобы больше никогда не слышала. Слово «животное» ты произносишь как ругательство, и потому не прав. Но пока ты не допрёшь, что это не так, не давай никому вызвать у себя презрение к себе.

Тут он улыбнулся, слегка грустно, но по-настоящему. Коснулся моих рук ладонями, и я отодвинулась. Обниматься с ним я не собиралась. Помочь ему выбраться из кризиса я готова, но мы уже больше не пара.

— Если я тебе не делал больно, почему же ты отодвинулась сейчас?

Я обхватила себя руками и чуть отошла в сторону.

— Ты пришёл сюда за правдой, ладно, вот тебе правда. Мы больше не пара, Ричард, но это не значит, что я не чувствую… черт, я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял.

— Неправильно — это как?

Снова он был готов к защите и нападению.

— Вчера у меня дома ты был очень прозрачен. Я ведь была у тебя в голове, Ричард. Я знаю, что ты думал, что ты чувствовал. Я это знаю изнутри.

— Тогда ты видела, что я хотел с тобой сделать. — Он отвернулся, и передо мной предстала только задняя его часть в джинсах и спина джинсовой куртки, чуть темнее самих джинсов. Волосы его уже начинали курчавиться, но все ещё казались мне ободранными. — Это сумасшествие, Анита. Мне хотелось, чтобы ты меня боялась. Если бы ты боялась, пока я буду тебя трахать… это бы…

— Как раз было бы то, что ты хочешь, — договорила я.

Он повернулся ко мне. Глаза его были пусты, будто что-то в них умерло.

— Вот именно.

— Ричард, все ликантропы, которых я знаю, слегка путают секс, еду и реакцию страха.

Он затряс головой, и, наверное, слишком резко, потому что он поморщился от боли.

— Но ни один из моих знакомых ликантропов, кроме Райны и Габриэля, не считал страх афродизиаком.

— Поскольку я знаю некоторых ликантропов, которых знаешь ты, то могу точно сказать: это не так. А правда то, что только Габриэль и Райна готовы были признаться в этом где угодно и кому угодно.

— Нет-нет, — возразил он, чуть пододвигаясь ко мне, и его гнев стал подниматься щекочущей волной. — Никто другой не хотел того, чего хотели они. Так, как они этого хотели. По-настоящему.

— Ага! — сказала я и тут же за это «ага» извинилась. — Вот в этом и ключ: «по-настоящему». Я много видала оборотней, которые увлекаются сценами связывания и подчинения, но у этой игры есть правила. Они обеспечивают безопасность, разумность и согласие. Есть защитные слова, и когда условленное заранее слово произносится, то все. Сцена прекращается.

— Никакое слово не могло бы тебя спасти от Райны и Габриэля.

— Вот именно, Ричард, вот именно. Но этой игрой можно наслаждаться, не делая того, что делали они.

Он протянул ко мне руки, и я попыталась уклониться, но у меня лишь тень его скорости, все-таки. Он поймал меня за одно запястье, не за два, но все же поймал. И чуть дёрнул меня на себя, не сильно, но настолько, что я упёрлась ногами, чтобы меня не притянули поближе. Это принцип, инстинкт, ничего личного.

— А что если мне нужно по-настоящему, Анита? Если я так нравился Райне потому, что на неё похож?

Он не делал мне ничего плохого, вообще ничего не делал, только держал за руку, удерживал меня, и освободиться мне было бы нелегко, если вообще возможно. Я сильнее обычного человека, но далеко не так сильна, как настоящий ликантроп.

Я продолжала дышать ровно, и голос звучал нормально, но выдержать этого я не могла и начала со слов:

— Ричард, отпусти меня.

— Ты меня боишься.

— Нет, но ты мне больше не бойфренд. У тебя нет права касаться меня без разрешения.

— То, что ты пытаешься освободиться, а я знаю, что ты не можешь — это меня возбуждает.

Было время, когда я бы заспорила, но поспорим потом, если надо будет. Я не стала повторять просьбу, потому что не знала, как на него подействует, если я подкреплю её физической силой. Проверять мне не хотелось, и потому я продолжала говорить.

— Все, что тебе нужно — это своя покорная подруга, которая любит играть в такие игры, и все будет в порядке, но я тебе не подруга и вообще никто, поэтому отпусти мою руку.

Он отпустил так резко, что я покачнулась. Наверное, тянула руку наружу сильнее, чем я думала. Забавно. Я подавила желание потереть запястье. Никогда не давай заметить, что тебе сделали больно — правило такое.

— В тебе ничего нет от Райны, Ричард.

— Есть.

— Вспомни, во мне есть её мунин, она у меня в голове переливается всеми цветами техниколора, и у тебя в голове я тоже бывала. Поверь мне, Ричард, ты мыслишь совсем не так, как она.